взгляду. Впереди не было даже площадки, по бокам — никаких коридоров. Она оказалась в гостиной с высоким потолком, четырьмя креслами и стеклянным столиком: лифт въехал прямо в квартиру! Там в мягком свете ожидал слуга-остазиец в белоснежной куртке. Этого человека отличали армейская выправка и живые умные глаза, но лицо было странно неподвижным. В детстве Джулия как-то раз видела мужчину, который после авиакатастрофы перенес пластическую операцию; лицо у того осталось изуродованным, и этот, даром что с правильными чертами, производил сходное впечатление. Можно было подумать, лицо его расплавилось, а потом при охлаждении застыло.

Без единого слова он повернулся спиной, и Джулия последовала за ним в еще более просторное помещение, которое своими размерами и элегантностью вызвало у нее новый прилив страха. Обои здесь были кремового оттенка, а панели безупречно белые, под стать смокингу слуги. С потолка свисала люстра. Она не горела, но ярусы хрустальных подвесок искрились в последних лучах солнца. В воздухе витал аромат свежесрезанных цветов, которые были расставлены в вазах буквально повсюду, а из смежной комнаты доносилось никем не оцененное пение кенара. Одну стену почти целиком занимало гигантское окно, выходившее на высотки и руины внешнепартийного Лондона в серо-алой дымке заката. Отсюда виднелся даже сверкающий отрезок Темзы с непременными проловскими лодчонками. Все здесь было чужое, неимоверное, за исключением одной знакомой приметы — металлической трескотни телекрана. Но как только Джулию посетила эта мысль, слуга как ни в чем не бывало подошел к телекрану, чтобы его выключить. Не приглушить, а именно выключить! У нее забрезжила слабая надежда, что именно в этом и заключается неисправность: телекран ведь не предусматривает возможности отключения. Но она уже понимала: неисправный телекран тут вовсе ни при чем. Время подобных игр прошло.

О’Брайен непринужденно расположился на черном кожаном диванчике, вытянув перед собой длинные ноги. Он оказался крупнее, чем помнилось Джулии, но, оставшись с ним наедине, она, вероятно, более остро воспринимала такую стать. В его позе ощущалась чуткость вкупе с легкостью, как у спортсмена на низком старте. Сейчас он был без очков. Лицо выглядело безобразно голым. Но почему-то нос картошкой и шишковатые надбровные дуги казались единственно подходящими для мужчины чертами.

Слуга присел где-то позади нее. Она и рада была бы посмотреть, куда он отошел, но не могла оторвать взгляда от О’Брайена. Ей пришло в голову спросить, хотя и без надобности, где у него уборная, лишь бы укрыться от хозяина квартиры. Можно ведь, наверное, выбраться из окна уборной и попробовать оттуда спуститься. Была и другая мысль: попросить включить телекран. Ее душила тишина. Но почему-то больше всего пугало то, что в худшем случае никто не узнает ее судьбу.

Глаза О’Брайена остановились на ней. Он так и не заговорил. И даже не шелохнулся.

В конце концов она, кашлянув, произнесла:

— Я получила записку с указанием явиться к этому часу. А товарищ Сайм подсказал, что речь идет о какой-то починке. На самом деле меня как-то раз уже вызывали, но я отправила вместо себя товарища напарницу: мы с ней подумали, что она справится лучше. Очень надеюсь, что это не было нарушением. Если мне не следует здесь находиться, то, конечно… Я бы никогда в жизни вас не побеспокоила.

От этой фразы слуга не то фыркнул, не то хохотнул. Джулия обернулась, но он без всякого выражения глазел на хозяина. Тогда ее уколола паника: она сообразила, что отвела взгляд от О’Брайена. Снова повернулась к нему — и увидела, что тот улыбается.

— Тебе страшно, — изрек О’Брайен. — Ты сейчас думаешь, что мне известны все твои сокровенные тайны, все нелояльные мысли, все предательские речи. Думаешь, я знаю обо всем твоем злосексе, о покупках на черном рынке, о причастности к заговору с целью государственной измены. Думаешь, что по совокупности преступлений ты заслуживаешь смерти.

Джулия смотрела него в неописуемом страхе. У нее обмякли ноги. Казалось, его уродливое лицо, вообще неуместное в этой элегантной комнате, вбирает в себя весь тайный смысл этого мира. О’Брайен снова улыбнулся, и у нее перехватило дух.

— Ты права, — продолжал он. — Я знаю тебя как облупленную. Наблюдаю за тобой семь с лишним лет. Я был рядом в каждый момент твоих сомнений, преступных деяний, изменнических речей. — Он стер с лица улыбку и хмуро добавил: — Впрочем, твои страхи напрасны. Надумай я тебя уничтожить — сделал бы с легкостью. Но в данный момент тебя подстерегает куда меньше опасностей, чем когда-либо.

От этого монолога она просто оцепенела. Когда такой человек убеждает тебя не бояться, это предвещает смерть. Не выдержав его взгляда, она отвела глаза в сторону ближайшей картины, на которой была изображена тонконогая, но невероятно ухоженная гнедая лошадь. Джулии никогда такие не встречались: у них в ПАЗ все лошади были доходягами — кожа да кости. Тем не менее она в них души не чаяла и в голос плакала, когда лошадок пускали на мясо. Больше ей не суждено было их увидеть.

— Тебе не причинят вреда, — вступил новый голос, резкий, будто нечеловеческий.

Она с содроганием оглянулась на слугу. Да, это заговорил он. На странно-неподвижном лице светились насмешливые, добрые глаза.

— Мартин зря не скажет, — подтвердил О’Брайен. — Так что положись на его слово. Тебе не причинят вреда. Надеюсь, ты в это поверишь, не покидая пределов гостиной. Ты — одна из наших, и никто больше не сделает тебе ничего дурного. Могу обещать. Присядь-ка, — указал он рукой на кресло. — Нам предстоит многое обсудить.

Кресло было обтянуто бледно-желтой тканью; таких чистейших предметов мебели Джулия еще не видела. Она примостилась на нем с болезненной застенчивостью. Инстинктивно скосив глаза на слугу, она убедилась, что тот с неподдельным обожанием уставился на О’Брайена. О’Брайен встретился с ним взглядом, и между ними промелькнула какая-то мысль, вызвавшая у обоих улыбку. Только теперь Джулию слегка отпустило нервное напряжение: оказалось, что О’Брайен хоть у кого-то способен вызывать бессловесное дружелюбие. Потом свою роль сыграли тишина и весенний воздух квартиры вместе с суматошным канареечным щебетом. Естественно, в этой комнате не совершалось никакого насилия. По крайней мере, здесь Джулия чувствовала себя в безопасности.

— Можешь задавать мне любые вопросы, — предложил О’Брайен.

Она с осторожностью начала:

— А можно спросить…

— О чем угодно. Телекран выключен. Мы в своем тесном кругу.

После секундного колебания у нее вырвалось:

— Как я могу принадлежать к вашему тесному кругу? Вы же сами назвали меня преступницей.

— Надеюсь, ты не станешь отрицать, что я знаю, с кем имею дело. Тем более ты когда-то с нами сотрудничала.